Фрэнсис Фицджеральд - Три часа между рейсами [сборник рассказов]

— Ты должен мне верить. Если постараюсь, я даже вспомню его имя. Но сперва послушай, какая идея пришла мне в голову при виде одной журнальной фотографии: там люди укладывали в ящики картины, чтобы эвакуировать их из лондонской галереи Тейт. И тут я подумала…

Пэт Хобби сидел в одном из кабинетов сценарного корпуса киностудии, созерцая результаты своих утренних трудов. Он занимался шлифовкой чужих текстов — единственной работой, какую удавалось раздобыть в последнее время. Сейчас он должен был срочно сделать конфетку из одного неуклюже слепленного эпизода, но слово «срочно» ничуть не пугало (как, впрочем, и не вдохновляло) Пэта, который с тридцати лет варился в этой голливудской каше, — а сейчас ему было уже сорок девять. За все утро, кроме перестановки нескольких второстепенных реплик, он мог занести себе в актив лишь одну короткую фразу, которую в фильме повелительно произносит врач:

«Кипятку сюда — и побольше!»

Фраза была хороша. Она явилась ему в готовом виде, как озарение, когда он просматривал рукопись. В эпоху немого кино Пэт мог бы пустить ее промежуточным титром, задав тон всей сцене и на время забыв о диалогах, но здесь требовалось придумывать реплики и для других персонажей. Как назло, в голову ничего не приходило.

— Кипятку сюда! — повторял он раз за разом. — И побольше!

Слово «кипяток» вызвало приятную ассоциацию с готовящейся пищей и, как следствие, со столовой. А у такого голливудского ветерана, как Пэт, к столовой было особо почтительное отношение — то, с кем рядом ты сидел во время обеда, значило для успешной карьеры гораздо больше, чем все идеи и проекты, которые ты надиктовывал секретарше в своем офисе. «Здесь нет места искусству, — частенько говаривал Пэт, — здесь индустрия».

— Здесь нет места искусству, — мимоходом сказал он Максу Лиму, который расслабленно утолял жажду, стоя в коридоре перед бачком с охлажденной водой. — Здесь индустрия.

Между прочим, именно Макс подкинул ему эту трехнедельную работенку по триста пятьдесят долларов в неделю.

— Эй, погоди-ка, Пэт! — позвал он. — У тебя уже готов набело какой-нибудь кусок?

— Будь спокоен, я подогнал в тему такие перлы, что они все от восторга… — Далее Пэт упомянул естественные физиологические отправления, подразумевая, что оные произойдут у зрителей самопроизвольно при просмотре этих сцен в кинозале.

Макс попытался оценить степень его искренности.

— Может, прочтешь мне что-нибудь прямо сейчас? — спросил он.

— Пока еще рановато. Скажу лишь, что выходит ядреная вещица в добром старом духе, — ну, ты понимаешь, о чем я.

Макс был полон сомнений:

— Ладно, доводи ее до кондиции. А если возникнут заминки с врачебной тематикой, справься у доктора в медпункте. Все должно быть правдоподобно, как у настоящих медиков.

Огонь продолжателя дела Пастера сверкнул в глазах Пэта.

— Так и будет, — заверил он.

Ему было приятно чувствовать себя важной шишкой, проходя по студии рядом с продюсером; понемногу он приободрился настолько, что решил, приклеившись к Максу, сесть вместе с ним за Большой стол. Однако Макс разрушил его планы, буркнув «до встречи» и завернув в парикмахерскую.

Когда-то Пэт сиживал за Большим столом как равный среди равных; в те золотые деньки он также нередко обедал в приватных залах для высшего руководства. Сам будучи из «старых голливудцев», он понимал их шутки, знал их больные мозоли и прекрасно разбирался в тонкостях здешней иерархии, для которой головокружительные взлеты и падения были обычным делом. Но в последние годы за Большим столом появилось слишком много новых лиц — и эти лица взирали на Пэта с подозрением, типичным для голливудской публики. За малыми столами для сценаристов он также чувствовал себя неуютно: эта молодежь слишком уж серьезно относилась к своей работе. Что касается прочих столов — для секретарш, статистов и т. п., - Пэт скорее стал бы питаться сэндвичами из киоска за углом, чем обедать в такой компании.

Он изменил маршрут и вместо столовой направился в медпункт, где спросил доктора. Медсестра, торопливо красившая губы перед настенным зеркалом, ответила, не прерывая своего занятия:

— Он на вызове. А что случилось?

— Ничего, я загляну попозже.

Она закончила макияж и повернулась — совсем юная и хорошенькая, — одарив его яркой улыбкой:

— О вас может позаботиться мисс Стейси. А я сейчас иду обедать.

На мгновение Пэт испытал давнее, очень давнее чувство — из тех времен, когда у него были жены, — чувство, что, если он пригласит эту красотку пообедать, потом неприятностей не оберешься. Но в следующее мгновение он вспомнил, что жен у него больше нет, — как нет и средств на положенные после развода выплаты.

— Я сейчас шлифую медицинскую сцену, — сказал он. — Думал проконсультироваться по этому поводу.

— Шлифуете сцену?

— Ну да, пишу сценарий, в котором главный герой — врач. Давайте сделаем так: я угощу вас обедом, а вы просветите меня по врачебной части.

Медсестра колебалась:

— Даже не знаю. Я работаю здесь только первый день.

— Не волнуйтесь, — подбодрил ее Пэт. — На киностудиях принято демократичное обращение, все зовут друг друга просто Джо или Мэри — от больших боссов до простых реквизиторов.

И он блестяще это продемонстрировал по пути в столовую, фамильярно поприветствовав известного актера и услышав в ответ свое имя. А в столовой, где они заняли места в непосредственной близости от Большого стола, продюсер Макс Лим, заметив Пэта со спутницей, сделал ему знак «снято» и весело подмигнул.

Медсестра — ее звали Хелен Эрл — с жадным интересом оглядывалась вокруг.

— Что-то я не вижу никого из звезд, — сказала она. — Кроме… Ага, вон там сидит Рональд Колман.[95] Вот уж не думала, что в жизни он выглядит так…

Пэт вдруг указал на пол у нее под ногами:

— А вон там сидит Микки-Маус!

Девушка подпрыгнула на стуле, и Пэт рассмеялся своей шутке — но Хелен Эрл уже во все глаза смотрела мимо него, на ввалившуюся в зал толпу статистов в костюмах Наполеоновской эпохи. Пэт был уязвлен тем, с какой легкостью она переключила свое внимание с него на какую-то мелкую сошку.

— Большие боссы сидят за соседним столом, — изрек он многозначительно, с едва уловимой тоской в голосе. — Все, кроме самых-самых больших, которые обедают отдельно. Любой из этих людей при желании может использовать таких, как Рональд Колман, в качестве домашней прислуги. Я обычно тоже сижу за тем столом, но, увы, дамы туда не допускаются. Так уж здесь принято: за обедом боссы обходятся без женского общества.

— Вот оно что… — вежливо удивилась Хелен Эрл, явно не впечатленная его словами. — Это, наверное, здорово — быть писателем. Увлекательная работа.

— В ней есть свои плюсы, — согласился Пэт, на деле давно уже видевший в ней только минусы.

— Так что вы хотели узнать по врачебной части?

Ну вот, снова эта чертова работа. При одной мысли о сценарии в голове у Пэта словно выключался рубильник.

— Тут вот какое дело… Мы с Максом Лимом — это человек за соседним столом, сидящий лицом к нам, — мы с Максом работаем над сценарием медицинской драмы. Вы видели фильмы такого типа?

— Да, видела. — Она на секунду замялась. — Из-за таких фильмов я и пошла на курсы медсестер.

— И мы должны сделать все правдоподобно, — продолжил Пэт, — потому что сто миллионов зрителей будут смотреть эту картину. Вот, например, по ходу сюжета врачу понадобилась горячая вода, и он кричит людям: «Кипятку сюда — и побольше!» Хотелось бы знать, что происходит потом — в случаях с реальными людьми.

— Ну… я думаю, потом они кипятят воду, — сказала Хелен и, слегка смутившись, спросила: — А вы о каких людях говорите?

— Я говорю о персонажах: чья-то там дочь, сосед по дому… еще адвокат, и еще пострадавший мужчина…

Хелен молча переваривала информацию по мере ее поступления.

— …и еще один тип, которого я собираюсь вырезать, — закруглился Пэт.

Последовала пауза, в ходе которой официантка принесла им сэндвичи с тунцом.

— Когда врач отдает распоряжения, их надо выполнять, — после раздумий заключила Хелен.

— М-да… — неопределенно промычал Пэт, отвлекаясь на курьезную сцену, только что возникшую у Большого стола.

— Вы замужем? — поинтересовался он рассеянно.

— Нет.

— И я не женат.

Меж тем над Большим столом нависла фигура статиста в форме русского казака, с воинственно закрученными бутафорскими усами. Он положил руку на спинку пустого кресла между режиссером Патерсоном и продюсером Лимом.

— Здесь свободно? — спросил «казак» с ярко выраженным восточноевропейским акцентом.